Боженька - он все видит и непременно сведет двух дураков вместе, чтобы они не будоражили ему остальной отлаженный и спокойно функционирующий мирок.

Я два дня бегаю с вытаращенными глазами, каждого, кто приостановится вежливо спросить, как дела, хватаю в охапку, волоку в нору, связываю, укладываю лицом вниз и заставляю слушать краткое содержание курса "Галерея старых мастеров для айтишников". Потом развязываю и выталкиваю на улицу, не предложив шерри-бренди чаю. И тут среди шуршащих желтых листьев на меня набрасывается дева с красным носом, ясно указывающим на то, что топчется она у ступеней храма науки давно - у нас здесь тоже не лето, уверяю вас, как бы ни казалось, что уж в Париже-то оно вечно. От крика "Мне надо поговорить с тобой!" мне сразу становится нехорошо и флэшбэки: так вели себя абсолютно все люди в КалТехе - просто набрасывались и разговаривали. Ад для человека, присевшего на травку поразмышлять.

- Как этосамое, - осторожно спрашиваю. - Как дела?
- Мне надо поговорить о русской поэзии! - восклицает дева, и я начинаю понимать, что дело даже еще хуже, чем сразу показалось. Похоже, о старых мастерах тут не удастся вставить ни слова. Но боженька же завещал нам милосердие и выслушать каждого, прежде чем, да?
- Боюсь, я не.... - начинаю. Но ей неважно.
- Сергей Есенин!
- А-а, - говорю. - Знакомый ваш, да, понятно. Ну-у... тут я немного могу, да. Да. Чем помочь?

И тогда дева начинает сверкать глазами и сыпать терминами. Только успевай кивать и проникаться некоторым уважением к энциклопедированности, совершенно бесполезной в наше тревожное время.

- Берем его творчество, - говорит, - выкидываем все стихи, написанные в состоянии алкогольного распада личности, - почему выкидываем?! прим.маш. - то есть две трети примерно, берем оставшуюся треть. Из нее огромное количество заимствований. Пока он осваивался, хорошо научился петь с чужого голоса. Тут тебе и Gorotetskiy, и немножко Bloc, и очень много Cluev, - Очень Много, прим.маш., тянет ветер ноздрями в себя. Так вот! Cluev - представитель новокрестьянского направления в поэзии. - Киваю. Это слово я даже слышала. - Почвенник. Городецкий, на которого Есенин поначалу тоже сильно смахивал - символист. А Есенина, если делать классификацию поэтов, нельзя отнести ни к первому направлению, ни ко второму. Потому что когда он наконец-то запел своим голосом, выяснилось, что это голос иммажиниста.

И смотрит.

- Э... - говорю. - И?

С одержимыми - с ними надо нежно, это я хорошо знаю.

- Определять как-то творчество поэта, - вещает дева, - имеет смысл, когда он уже нашел свой стиль, свою нишу, и в ней самовыражается. Заимствования и копии в начале пути - это как болезнь роста, она у всех есть. Ну вот как был ребенок блондином, потом подрос, волосы потемнели, стал шатеном. Его же не будут всю жизнь блондином называть?

- ОООООооооооооооооооооо, - говорю. - Не желаете ли обсудить старых мастеров? Я быстро, клянусь!!!!!

В общем, дева всего-то желала узнать, а как это преподается в русской школе. Но не ушла живой, разумеется. К обеденному перерыву мы уже обсуждали съемки учебного фильма: Европа, камера с вертолета накатывает на Фландрию. Повсюду сидят в мехах художники за мольбертами. Глас с небес велит: а теперь у нас ренессанс тут будет! Ну воооот, ну что такое, опять какие-то новшества, - ворчат мастера, встают, кряхтя, сбрасывают меха, переодеваются в лазурные тоги, переворачивают холсты, заносят кисти и тут один такой: пссст! Ребята, а что рисовать-то?! И Рубенс такой - как хотите, у меня барокко. И ему тут же с другого конца Европы - ой-ой-ой, Тинторетто уже всего скопировал, что ли?

И понеслааааась!