- Маша, - проникновенно сказали мне однажды в группе, -
-
И мне ответили:
- Маша! Перестань пререкаться и иди уже. Вся страна смотрит на тебя!
Ну, я подтянула штаны до подмышек, чтобы казаться женственнее, и пошла. А друзья-товарищи мои сгрудились на крыльце, махали руками, всхлипывали неразборчиво и осеняли меня всяческими знаками согласно священным иудейским и мусульманским книгам.
Прошел понедельник. Вторник прошел. Настала среда. На стройке так тихо, что слышно, как вращается башенный кран и прораб говорит кому-то:
- Вас не затруднит, уважаемый, пожалуйста, собрать эти мешки с цементом и перенести их на два метра левее, это послужит нашей общей пользе, спасибо, я знал, что могу на вас рассчитывать.
В четверг в рассветном часу приходит за мной юноша с соседнего потока, собран и бледен, и говорит:
- Маша! Пойдем со мной.
Ну, я иду и по пути вспоминаю: сто рублей в столовку не отдала, а вот еще обещала с Катькой в музей сходить - не сходила, в диснейлэнде не была, да вообще практически не жила еще. А Максим окно раскрывает и говорит:
- Слушай!
Я подалась вперед, чуть в окно не выпала. Потому что в голубоватом морозном воздухе, в облачках пара от взволнованного дыхания, несется над стройкой девятнадцатый ноктюрн, прошу прощения, Шопена. В том, что это именно девятнадцатый ноктюрн и именно Шопена сомневаться не приходится. в музыкальной школе я его до синих ногей отдолбила.
- Ну? - жестко спрашивает Максим.
- Что? - шепотом переспрашивает я.
- Что ты им сказала, Маша, - внятно растолковывает Максим. - Ты что, не знаешь, что бывает за жестокое обращение с людьми, Маша? Я тебе передачки носить не буду, так и знай. Я сам музыкальную школу закончил.
- По классу баяна? - безнадежно спрашиваю я и уже как-то внутренне понимаю - нет. Нет, баяна не будет. Никакого баяна больше не будет. Теперь только Шопен. И с этим надо как-то жить.
С тех пор этот Максим решил, что мне совершенно необходима помощь и защита, не выживу я иначе. Никак. И продолжает в этом упорствовать.